Александр Прокопьевич Леонов
(город Каунас, Литва)

Александр Прокопьевич Леонов - автор двухтомника «Сибирь», «Война», написанного в жанре документальной автобиографической прозы, родился 6 июня 1921 года в сибирской деревне Берёзово (ныне это - Новокузнецкий район Кемеровской области) в крестьянской семье, в которой было девять сыновей. Увы, не всем братьям Александра суждено было прожить долгую жизнь, немало горестей претерпела семья в годы становления советской власти - перезд из родной деревни в город Прокопьевск, раскулачивание, репрессии, болезни...

В 1940 году Александр Леонов начал службу в Красной армии, во время которой его застала война... Ветеран Великой Отечественной, награждённый орденами и медалями, после увольнения в запас, 22 года работал в системе автомобильного транспорта Литвы. Двое сыновей и четверо внучек Александра Леонова проживают в Москве, Барнауле, Киеве... А сам Александр Прокопьевич большую часть жизни провёл в литовском Каунасе...

Письмо-отклик Александра Прокопьевича Леонова о «Встрече с песней» Виктор Витальевич Татарский прочитал в эфире радиостанции «Радио 1» 31 января 1997 года в 728 выпуске, посвящённом 30-летию передачи:

«...слушая вас постоянно, я всё больше убеждаюсь в том, что ваша передача обладает неимоверной силой. Люди открывают перед вами свои сердца, свою судьбу, делятся горестями и радостями. Как это замечательно, что есть “Радио 1” и ваша передача. Спасибо вам! Мне далеко за семьдесят. Судьба распорядилась так, что я оказался за рубежом. Война... Служба в армии... И вот я в Литве. Радио для меня - это звено, ниточка, связывающая с Родиной. Русские песни я могу слушать только по радио...»

Воспоминания Александр Прокопьевич Леонов начал писать в начале 2000-х годов. Воспоминания Александра Прокопьевича о войне и мирных буднях были опубликованы Русским литературным клубом имени Г.Р. Державина в Каунасских литературных альманахах (2008, 2010, 2013 годах), а презентация книг Александра Прокопьевича Леонова «Сибирь» и «Война» прошла в апреле 2015 года в литературной студии «Поэтоград» каунасского центра русской культуры «Учение - Свет» и клуба «Надежда» на Вечере, посвящённом 70-летию Победы во Второй Мировой войне. Доктор гуманитарных наук Эляна Суодене так пишет о произведениях Александра Леонова: «Его мировидение, выраженное на страницах книг, утверждает принципы гуманизма и интернационализма: живая ткань его произведений, повествуя о судьбе одного человека, отражает судьбы и Литвы, и России, порой драматично, порой счастливо переплетая: детство в Сибири (!), военные годы, любовь, оставившая молодого военного в Литве, послевоенные годы - всё это исповедально изложено в автобиографической прозе А.П. Леонова».

Из книги Александра Леонова «Сибирь»:

Я помню, как моя мама укладывала меня на ночь спать. Бывало, накроет одеялом, перекрестит, поцелует и скажет: «Теперь спи спокойно». Минуты сказочные эти навек оставил в сердце я. Дороже всех наград на свете мне эти тихие слова. В большинстве случаев мы спали вместе с братьями на полу или на палатях.

Я не помню ни одного случая, чтобы между братьями была ссора, ругань какая-то. Я и сейчас удивляюсь - как это в такой большой семье царила дружба. Девять братьев (Минька, Санька, Стёпка, Ванька, Сенька, Васька, Димка, Володька и Порфишка), отец с мамой - такое множество народа и - на тебе - тихо, спокойно. Это просто удивительно. Чем дальше уходит время от моего детства, тем больше я восхищаюсь той обстановкой дружелюбия, которая царила в семье.

Мои родители: отец - Прокопий Игнатьевич Леонов родился в 1885 году в деревне Кривели Монастырщенского района Могилёвской губернии, Белоруссия. Мама - Ксения Гавриловна - родилась в 1883 году, в той же деревне, что и отец. В каких семьях родители жили и воспитывались я, к моему великому сожалению, не знаю. Знаю только то, что отец был не из бедной семьи, а мама из бедной. Родители поженились в 1904 году.

Перед лесом и вокруг деревни, был построен забор, так называемая паскотина. На всех четырёх дорогах, выходящих из деревни, были сделаны ворота, правда, я никогда не видел их закрытыми. Когда я вспоминаю эти ворота и паскотину, то у меня в душе звучит песня Исаковского, музыка Мокроусова – «Снова замерло всё до рассвета»:
«Снова замерло всё до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.
Только слышно на улице где-то:
Одинокая бродит гармонь.
То пойдёт на поля, за ворота,
То обратно вернётся опять.
Словно ищет в потёмках кого-то
И не может никак отыскать...

Мне кажется, Исаковский эти слова написал, будучи в деревне Берёзово. Именно в нашей деревне, даже в короткие летние ночи, молодёжь бродила с гармошкой мимо нашего дома, до паскотины, за ворота и возвращалась опять, спать не давали. Такой красоты, как в нашей деревне, больше нет нигде. Вот эта красота, вот эта паскотина с воротами, наверное, привлекли Исаковского в Берёзово...

В школу в деревне Берёзово я начинал ходить дважды. Один раз, это было в 1928 году, продолжать учёбу мне помешала болезнь, я заболел оспой. Второй раз я перестал ходить в школу, когда началось раскулачивание. Тем не менее, я умел читать, писать. Знал и любил устный счёт. Меня постоянно тренировали мои братья, особенно Миша и Стёпа.

До Сибири советская власть добралась окончательно не сразу, а постепенно. Я был свидетелем, мне было лет пять, как новоявленные хозяева глумились над церковью. В церковную ограду собрались почти все жители. Старые люди крестились, а молодёжь с любопытством, разинув рот, смотрела на церковную колокольню, на верхней площадке которой суетились 4 или 5 мужиков. Они снимали крепления, удерживавшие колокола. С помощью брёвен и больших досок, они с трудом отсоединили главный колокол, но удержать его не смогли и колокол рухнул на твёрдую, не подготовленную для этой работы землю. В самом большом диаметре колокола образовалась трещина, которая повергла присутствующих в шок - раздался какой-то глухой выдох. Люди, крестясь, стали расходиться. Ещё долгое время в народе говорили о плохом предзнаменовании...

Приближалась весна 1930 года... В начале или в конце февраля в дом явилась комиссия из нескольких представителей власти, с документом на право описи всего имущества. Записали дом, амбар, постройки для скота и сам скот, а также всю технику и инвентарь. Они предупредили отца, что указанное в описи имущество не может быть продано или подарено кому-либо. В любое время комиссия может прийти и проверить его наличие.

На следующий день у сельсовета было вывешено объявление, приглашающее всех сельчан принять участие в торгах по распродаже имущества кулака Прокопия Леонова. Власть пыталась придать этим торгам какую-то торжественность, ведь выполнялся лозунг партии большевиков - ликвидация кулачества, как класса эксплуататоров.

Народу собралось очень много - кроме жителей нашей деревни, приехали жители и из других деревень, видимо, власть старалась придать большую гласность этому мероприятию. У председательствующего на столе лежала папка с документами по нашему хозяйству. Оказывается, документы были не только на дом и другие постройки, но и на технику, а также на скот... Плакали не только соседи, но и те, кто мало знал нашу семью. Многие уходили разочарованными, что, вместо роскошного, они увидели ничем не лучше, чем у других, хозяйство, и – не блиставших своей одеждой, стоявших рядом с отцом моих братьев... Нам установили срок, по-моему, три дня, чтобы мы освободили дом и усадьбу.

Буквально через несколько дней папу вызвали в совет, а оттуда отвезли в Новокузнецк, а там арестовали, обвинив его, что он перед продажей имущества якобы травил свой скот, а сельхозтехнику привёл в негодность. Отец был невиновен, но кому-то надо было сделать его виновным, и они сделали. Отец к нам больше не вернулся.

Вот так закончилась вольная жизнь крестьянина Прокопия Леонова. В деревне мы остались вчетвером - Мама, Степан, Михаил и я - в доме у кума, куда нас поселил отец.

От папы долго не приходили письма. И вот летом 1930 года он сообщил, что находится в городе Сталинске... Через год пришло письмо, что он теперь находится в Кемерово... Одно или два письма пришли от папы уже со строительства Беломорско-Балтийского канала. Это было в 1932 году. По передвижениям папы можно проследить ход «ударных» строек первой Сталинской пятилетки. От Новокузнецка, через Кемерово, до Беломорканала, строительство которого закончилось как раз в 1933 году, когда прекратили приходить от папы письма. Невольно вспоминаются слова, «а по краям-то всё косточки русские...» из произведения Николая Некрасова «Железная дорога». Да, действительно, на косточках таких мужиков, как мой папа возводились эти гиганты.

Помню, как меня принимали в пионеры. Перед праздниками 7 и 8 ноября нас, кто готовился вступать в пионеры, собирали и объясняли, каким должен быть пионер, учили наизусть торжественную клятву. Я очень серьёзно, даже с волнением воспринимал каждое слово этой клятвы. Когда мне нужно было, перед всей школой, произносить слова: «я, юный ленинец, клянусь...», то у меня пересохло во рту, мороз прокатился по телу, с трудом удалось справиться с волнением. Мне нравилось, когда после таких торжеств начинались выступления самодеятельности. Я всегда завидовал своим одноклассникам, что они выходят на сцену, поют или пляшут - и хоть бы что. Меня в то время на канате никто бы не затащил на сцену, хотя мог, не хуже других, спеть песню, продекламировать стихи.

Вот этот снимок сделан в 1935 году, я учился в 5 классе. На обороте этого снимка написано, что за отличную успеваемость занесён на Доску почёта 7 ноября к годовщине Октября. По окончании праздников эту фотографию мне разрешили взять. От времени снимок потерял свой вид, но в общих деталях ещё можно разобраться. Точно не помню, но предполагаю, что отсутствие волос на голове связано с пребыванием в пионерских лагерях в летнее время, там обязательно стригли под машинку. Совсем ещё ребёнок (здесь мне тринадцать с половиной лет), курносый. Рубашка пошита мамой из атласа, воротник у рубашки получился слишком большой и я порой не мог с ним справиться. Вид у меня беззаботный, не скрываю свою улыбку, доволен, что фотография будет на Доске почёта.

В этом пятом классе меня избрали старостой. Конечно же, какой-то особенной воспитательной работы, кроме как – кому-то дашь по шее за баловство, я не проводил, да и такой работы от старосты никто не требовал.

Пусть мама и не знала точного года, месяца и дня моего рождения, но как то всё равно все близкие называли мой возраст. А свидетельства о моём рождении не было. Это никого не волновало, пока не пришло время получать паспорт. Так со своим примерным возрастом я прожил до 1937 года, когда по моим подсчётам, мне должно было исполниться 16 лет. В этом возрасте все нормальные ребята получают паспорт, значит, и мне надо идти в милицию за паспортом. Всех, у кого нет свидетельства о рождении, милиция направляла в поликлинику. Оказывается, там работал врач, который определял возраст. Вот меня и направили к этому врачу. Мне даже было боязно, а вдруг врач назовёт другой возраст, не тот, к которому я привык. Но ничего плохого не произошло. Врач взвесил меня, замерил рост и потом спросил, а сколько тебе лет? Я сказал: «Шестьнадцать». Вот врач выписал мне справку, в которой значилось, что мне 16 лет. Оказалось, что нет никакой сложности определить возраст человека. По этой справке мне выдали паспорт.

А вот день рождения, 6 июня, я избрал сам, как у А.С. Пушкина. Позднее, спустя много много лет я задумался, а вдруг я свои дни рождения отмечаю не в тот день, когда родился. Я обратился в православную церковь с просьбой уточнить, в каком месяце, и какого числа был праздник Святой Троицы в 1921 году. Мне сообщили, что Троица была 19 июня по новому и 6 июня по старому стилю. Значит, я всё время отмечал свой день рождения по старому стилю. Хоть одна дата совпала.

Учёба мне давалась хорошо, по окончании седьмого класса, как отличника, направили в пионерский лагерь Артек, где находился всю первую четверть, с 29 августа, по 1 ноября 1937 года. Перед отъездом в Крым мне говорили, что в пионерлагере будут проводиться нормальные занятия, но там занятий не было, а только развлечения. Купания в море, игра в волейбол и футбол, походы на экскурсии и морские прогулки, всё это под руководством опытных вожатых. Никогда не забыть красоты Крыма - Воронцовский дворец, Ботанический сад, Ласточкино гнездо, домики Чехова и Айвазовского. Повсюду с нами были песни, у каждого отряда свои, и мы их пели, радуясь всему прекрасному, что давала нам артековская жизнь. Отрывки из некоторых песен, сохранились по сей день:
«Везут, везут ребят
Машины грозные гудят,
Куда везёте, сколько человек
И слышим мы в ответ
В Артек, В Артек...»*

Или:
«И помнит каждый час
Любимый Молотов о нас,
Как много сделал этот человек -
Мы во дворце живём,
И мы всегда поём:
Артек, Артек...»**

Во время экскурсий мы фотографировались, но до отъезда снимки не были готовы, я их получил по почте. Каково же было моё удивление, когда я увидел лицо моего пионервожатого, замазанного чернилами, якобы он оказался врагом народа. Тогда, это было самое ходовое звучание, не только на собраниях, на предприятиях, но даже в школе, в пионерских дружинах: «враг народа».

Этот снимок на лестнице от самого моря до входа в Воронцовский дворец в городе Алупка. Рассказать по фотографии о красотах этого дворца и окрестностях я не берусь, не получится. Если смотреть на снимок, то меня отыскать легко. В самом верхнем ряду стоят три пионера, я третий слева.

Я увлёкся футболом. Рядом хороший стадион и меня тянуло туда... Почти каждое спортивное общество создавало детские и юношеские футбольные команды. Органы милиции создали команду «Динамо», промкомбинат - команду «Спартак», а больницы и здравотдел города - свою и назвали её «Медик». Мне понравилось общество медиков - я несколько раз видел, как там организованы занятия в секции и тренировки с юными футболистами, поэтому записался к медикам. У них была красивая форма: футболка белая, окантовка рукавов, воротника и на карманчике отделана голубенькой тесёмочкой, а трусы, наоборот, голубенькие с белой окантовкой. Ребята в команду подобрались не самые сильные, но на тренировках с каждым разом показывали всё лучшие и лучшие результаты. И ещё мне нравилось то, что после каждой тренировки и каждой игры форму не нужно было стирать самому, как в других командах. Форму нам всегда приносили чистенькую и выглаженную.

После нескольких тренировок мне предложили занять место в воротах. Как и все вратари, я тоже пропускал мячи в свои ворота, ведь ворота широкие (6 метров), мяч круглый, может, гад, залететь туда, где его не ждёшь. Однако у меня была одна положительная для вратаря черта - я не боялся бросаться в ноги нападающему игроку и забирал мяч. Но такие фокусы не проходили бесследно, я приходил домой с кровяными подтёками на боках и с разбитыми коленями, но это меня не останавливало.

Перед отъездом в институт, Миша пригласил маму и меня в кинотеатр, какая картина шла, не могу вспомнить. Мама обрадовалась и охотно согласилась пойти, ведь она не представляла себе, что такое кино. Когда мама оделась, то мы удивились – оказывается, она хорошо и молодо выглядит. Миша молодец, тут же сказал маме об этом. У мамы даже щёчки покрылись румянцем. А на самом-то деле, ведь она не была ещё старухой, ей было только 45 лет. Вот я и думаю сейчас, ведь совсем немного человеку нужно для счастья - всего лишь сын пригласил в кино – и мама счастливая. Я себя в то время упрекал, почему мне не пришла ни разу такая идея в голову, а вот брату пришла, и он её исполнил...

Наш кинотеатр построен по современному проекту, зрительный зал вмещал 600 человек. В фойе имелась небольшая эстрада, на которой выступали певцы и музыканты. Эти концерты устраивались за 15 минут до начала сеансов каждый день. В летнее время, кроме того, был выход на веранду со второго этажа, и там можно было под музыку танцевать. Погода была хорошая и мы пришли раньше, чтобы дать возможность маме немножко расслабиться. Миша пригласил маму на танец, но мама отказалась, ведь она не умела танцевать. Домой возвращались, обсуждая фильм, мама была очень довольная...

Старшие братья уехали кто куда, мы оставались без средств к существованию, я вынужден идти искать работу... На шахте, при профкоме, создавалась школа по ликвидации неграмотности, сокращённо это звучало (ликбез). Мне предложили пойти и посмотреть, как там проходят занятия. Если мне будет по душе, то меня могут принять в эту школу учителем. В обязанности входило, помимо проведения занятий, вовлечение неграмотных в школу, ходить по цехам, разъяснять важность овладения знаниями. Я помню, в то время газеты и радио призывали идти учиться... Я пробовал идти по цехам агитировать, но и здесь я чувствовал себя не в своей тарелке. Моя застенчивость мешала мне. На этом моя попытка начать свою трудовую деятельность закончилась полным провалом.

Работу я нашёл на шахте №11, которая находилась далеко, километра 3 от дома. Шахта, кроме своего номера, имела ещё и название Манеиха. Около шахты вырос посёлок, население его – переселенцы из других местностей, много было раскулаченных...

Чем дальше, тем больше стало тяготить раннее вставание, да и трёхсменная работа нарушала нормальную жизнь. Утром надо вставать в 5 часов, а когда работаешь в третью смену, то возвращаешься в час ночи. Ни себе, ни маме покоя нет. В свободное время я стал ходить в контору шахтоуправления. У меня была привычка здороваться со всеми, кто старше меня. Наверное, одному начальнику я или надоел, или примелькался своими - «здравствуйте», и он остановил меня вопросом - а вы где работаете, молодой человек? Я рассказал не только, что работаю табельщиком, но и много больше - что я учусь, что живу с мамой, что в три смены мне тяжело работать. Выслушав мой рассказ, мужчина показал на дверь, где было написано «Маркшейдерское бюро». Он улыбнулся и сказал, найдёшь свободное время, зайди на беседу.

Как оказалось, со мной разговаривал главный маркшейдер шахты, это по своему положению третье или четвёртое лицо на шахте, Иван Васильевич Плюснин... Иван Васильевич в общих чертах ознакомил, чем занимаются в маркшейдерском бюро, что вся работа основывается на геометрии и тригонометрии. Иван Васильевич одобрил, что я учусь, и заметил - если я соглашусь работать в бюро, то и учиться мне будет легче, так как здесь работа в одну смену с 8.00 до 17.00 часов, с обеденным перерывом на один час, с 13.00 до 14.00. Для тех, кто учится, сокращаем рабочий день на один час. Мы можем предложить работу горного съёмщика, но для этого нужно будет подучиться несколько месяцев. Первое время будем платить 150 руб. Если такие условия тебя устраивают, то принеси заявление, и тебе оформим перевод, без увольнения с должности табельщика. Я сказал, что согласен – и написал заявление...

Летом 1940 года, после получения аттестата об окончании средней школы, мы много беседовали. Иван Васильевич уже не настаивал о моём немедленном поступлении в горный институт. Обстановка в мире пахла порохом, поэтому было понятно, что ни институт, ни бронь, которая у меня была, не спасут от призыва в армию. В моей броне указывалось «освобождается от призыва в Вооружённые силы сроком на три месяца, в случае объявления войны». Иван Васильевич своих предложений не выдвигал, он только спрашивал меня, что я думаю делать?

В сентябре 1940 года я выложил своё решение идти добровольно в армию. В первое мгновение Иван Васильевич удивился, но когда я ему изложил свои соображения, он как-то с облегчением вздохнул: наверное, ты, Саша, прав - были его слова. Мои соображения состояли в том, чтобы попасть в армию, прослужить там хотя бы несколько месяцев до какой-либо заворухи, получить необходимые навыки. Тех ребят, которых призывают с началом войны, как правило, бросают в самое «пекло» неподготовленными, как живой щит. Может быть, в то время я думал не совсем так, но то, что я сделал, как я поступил, подтвердила сама жизнь.

Я написал заявление в Горвоенкомат с просьбой призвать меня добровольно в Красную армию. Мне отказали, так как у меня есть бронь. Я написал второе заявление и лично обратился к Военному Комиссару, который мою просьбу удовлетворил. Мне выдали повестку, в которой предписывалось в течение 24 часов рассчитаться по месту работы и прибыть к 12 часам 15 сентября 1940 года в военкомат.

На шахте задержек не было, меня рассчитали, то есть выплатили деньги за отработанное время и выдали так называемое выходное пособие в размере двухнедельного заработка. В общей сложности я получил рублей 250. В маркшейдерском бюро прощание было коротким, но очень тёплым. Мой опекун – Иван Васильевич – проводил меня далеко, за пределы шахты. Его напутственными были слова: «Счастья тебе и возвращйся, я тебя буду ждать».

Прощание с мамой было для меня тягостным. Мама, хотя и знала, что я уйду в армию, но когда я сообщил ей, что уезжаю завтра, то это для неё было каким-то ударом. Но она скоро пришла в себя. У меня на душе было неспокойно, когда я видел глаза мамы, но отступать уже было поздно. Мама какое то время была на кухне, я понял, что она собирается заняться стряпнёй мне на дорогу. Во время ужина и после мы не сразу нашли общий разговор. Мама начала вспоминать деревенскую жизнь. Как рожались дети, какими они с отцом мечтали видеть нас. Надо отдать должное маме, она своим разговором не пыталась вызвать грусть, слёзы о прожитом, а больше всего вспоминала весёлые эпизоды из жизни нашей семьи, как отец привозил из города гостинцы для каждого. Кому конфеты, кому рубашку, одним словом, никого не обходил своим вниманием. Я ещё раз убедился, что у моих родителей была крепкая дружба и настоящая любовь... Вот так мы засиделись допоздна. Я был рад, что мы не размочили свои глаза, мне кажется, и у мамы было такое же чувство.

Перед уходом мы с мамой присели на её кровать, я в мыслях порадовался, что никто нам не мешает спокойному прощанию. На крыльце мы ещё раз обнялись и я, спустившись по ступенькам, подошёл к калитке... Обернувшись, я посмотрел на маму, слёз на её глазах не увидел, тогда с облегчением двинулся своей судьбе на встречу.

Из рассказа Александра Прокопьевича Леонова о первом дне Великой Отечественной войны:

В конце мая 1941 года наш эшелон прибыл в город Новоград-Волынский. Это старая государственная граница СССР... Нас разместили в северном военном городке на окраине города. Судя по казармам, этот городок использовался как летний лагерь. В нём капитально были построены только склады и здание для штаба.

Здесь формировалась до полной штатной численности 5-я истребительно-противотанковая артиллерийская дивизия, в состав которой мы и прибыли из Сибири. Взвод управления, где я служил радистом, подчинялся начальнику штаба полка, а непосредственным нашим начальником был командир взвода лейтенант Приходько.

Мне очень нравилась военная форма. Мне нравились до блеска начищенные голенища сапог. Мне нравилась гимнастёрка тёмно-зелёного цвета, нашивки на рукаве, отложной воротник и петлицы с отличительными знаками воинского звания командира. А галифе – как они украшают фигуру военного человека! Правда, мне не нравились галифе с большими закруглениями, они напоминали уши старого слона, у которого они болтались взад и вперёд во время движения. Вот генералитет был скромнее, у них галифе были маленькие, как бутылочки.

В субботу, 21 июня 1941 года, после ужина мы посмотрели фильм. Правда, не помню его название. Кто хотел, мог ложиться спать, но большинство красноармейцев группами по три-пять человек ходили около казармы, весело смеялись – ведь всегда в компаниях находились весельчаки, любители анекдотов. Из нескольких мест раздавались украинские песни. Мне они очень нравились, и я подсел к одной компании. За песнями время летит быстро, и мы засиделись далеко за полночь...

Может быть, час, может меньше удалось поспать, как вдруг по всему городку начали раздаваться ружейные выстрелы, территория городка была освещена. На высоте 50-100 метров светились какие-то фонари. Оказалось, это немецкие самолёты с большой высоты сбрасывали осветительные снаряды. Корпус снаряда разрывался, в воздухе оставалась осветительная ракета на парашютике.

Горнист, перемещаясь от одной казармы к другой, подавал сигналы боевой тревоги. Через несколько минут прибыл командир взвода лейтенант Приходько, сообщивший о вероломном нападении фашистской Германии на нашу Родину.

Поступила команда: орудия, автомобили и другую технику выкатить на руках в ближайший лес и замаскировать. Оказалось, что автомобили стояли с сухими баками, без бензина. Кто допустил такое преступление, наш командир взвода не мог ответить, а высокое начальство к нам не появлялось.

С наступлением рассвета немецкие самолёты начали бомбить железнодорожную станцию, нефтебазу и ещё какие-то объекты. Густой чёрный дым поднимался высоко в небо, солнце потускнело, стало тяжело дышать.

Наш городок не бомбили. А наши зенитные пушки-красавицы – они действительно были такими – стояли и бездействовали, спрятавшись в кустах. Пусть в машинах отсутствовал бензин, но ведь наши пушки могли прямо из военного городка уничтожать авиацию противника.

Но нет, кто-то из большого командования спрятал голову, как страус в песок, и отдал на растерзание город Новоград-Волынский, который был превращён в груду развалин.

Многие солдаты не могли сдержать не только слёзы, но и громкие рыдания, видя, как фашистские стервятники уничтожают мирный город. Солдаты не могли смотреть друг другу в глаза от своей беспомощности.

С горечью приходится вспоминать песню, которую мы пели, возвращаясь с торжественной вечерней проверки:
«Белоруссия родная,
Украина золотая,
Наше счастье молодое
Мы стальными штыками оградим!»***

А вот в первый день войны ведь не оградили ни жителей, ни город от фашистских стервятников.

Так окончился для меня первый день Великой Отечественной войны, длившейся 1418 дней и ночей. Мы ещё не знали, что нас ждёт, что мы совершим и на что будем способны...

Примечание: * строки из одной из самых известных артековских песен 1930-х годов - «В “Артек”» («Везут, везут ребят») на стихи Сергея Владимировича Михалкова.

Примечание: ** также цитата из песни довоенного времени на стихи Сергея Михалкова - «Артек!»

Примечание: *** Александр Прокопьевич Леонов цитирует припев «Песни красных полков» на стихи Владимира Луговского и Евгения Долматовского, написанной по случаю военной операции Рабоче-крестьянской Красной армии в восточных областях Польской Республики, проводившейся с 17 сентября по 5 октября 1939 года, в результате которой эти территории были присоединены к Украинской и Белорусской ССР (в качестве Западной Украины и Западной Белоруссии соответственно) и к Литовской Республике (часть Виленского края).