Навигация по архиву:
Поиск по архиву:
Выпуски передачи:
Сообщество «ВКонтакте»:
«Встреча с песней»
Веб-архив радиопередачи
Авторы писем и участники передачи
Наталья Артёмовна Кулик
(Новосибирский академгородок)
Наталья Артёмовна Кулик - старший научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук, доцент кафедры минералогии Новосибирского государственного университета, преподаватель курсов «Минералогия» и «Онтогения минералов». Наталья Артёмовна совместно с коллегами, создала комплекс дисциплин: введение в минералогию, минералогия, онтогения минералов, процессы минералообразования. Долгое время работала в Институте геологии и геофизики Сибирского отделения Академии наук СССР, затем в Институте геологии и минералогии имени В.С. Соболева СО РАН.
Наталья Кулик родилась 26 мая 1933 года в городе Мичуринске Центрально-Чернозёмной области РСФСР. Школьные годы проходили в эвакуации, в Самарканде. В 1955 году Наталья Артёмовна окончила геологический факультет Ленинградского государственного университета, а в 1958 году - аспирантуру этого вуза. Основная сфера научных интересов - изучение каменного сырья как экологического фактора в палеолите - раннем железном веке. Наталья Кулик - автор более 150 научных публикаций, участница геолого-минералогических экспедиционных исследований на археологических объектах Алтая.
Коллеги об учёном: «Наталья Артёмовна Кулик - выдающийся преподаватель геолого-геофизического факультета Новосибирского государственного университета, обладающая тонким чувством юмора и удивительно глубоким, одухотворенным отношением к объектам исследования - минералам.
С 1962 года она преподавала на факультете, разрабатывала методические пособия, на которых воспитано уже несколько поколений геологов и продолжает заниматься научной деятельностью!
Более четверти века Наталья Артёмовна работает с археологами, изучающими палеолит Евразии. Работы, проведённые в долине Ануя, - там, где находится знаменитая Денисова пещера, в Туве, Красноярском крае, Иркутской области, Дагестане, Казахстане и Монголии позволили заложить базис исследований о стратегиях отбора и использования каменного материала древними людьми.
Требовательность Натальи Артёмовны к себе и к учащимся, исключительная способность донести знания до каждого студента и её внезапные четверостишья мало кого оставляли равнодушными...
И не даром один из новых минералов, обнаруженный её учениками в породах формации Хатрурим, в 2018 году был назван наталиякуликитом Ca4Ti2(Fe3+,Fe2+)(Si,Fe3+,Al)O11».
Наталья Артёмовна - не только давняя слушательница передачи «Встреча с песней», но и ученица отца Виктора Витальевича Татарского - Виталия Борисовича Татарского.
Письмо Виктору Татарскому
Глубокоуважаемый Виктор Витальевич!
В одной из передач «Встречи с песней», Вы, читая очередное письмо–просьбу из Петербурга, вдруг запнулись на словах «...шестнадцатая линия...»
Потом Вы пояснили, что 16-я линия Вам особо памятна, т.к. Вы там жили когда-то, а для меня в этой секундной Вашей заминке уместились все «Двенадцать коллегий» с Минералогическим музеем Геологического факультета с окнами на Неву и Исаакий за ней, и я оказалась на кафедре кристаллографии, где вот только что прозвучал голос Виталия Борисовича Татарского, хотя это был - Ваш голос... Зазвучала песня - и я дома, началась передача, которую я всегда жду, как встречу с дорогими мне людьми. Этих 45 минут до обидного мало, голоса Ведущего ещё меньше, Вы прощаетесь, и я сразу выключаю приёмник, чтобы Встреча ещё не кончилась, голос - один на двоих - звучит в памяти, и я укоряю себя: «Ну, напиши, может быть, это так же важно, как упоминание о 16-й линии! Напиши, - вас так мало осталось из выпуска 1955-го года, учившихся у Виталия Борисовича и так и не сказавших о своей благодарности ему...»
...Только много позже я поняла, что наше студенческое отношение к нему было не просто безграничным уважением - это было то, что называется «страхом Божиим»: мы больше всего боялись «не соответствовать», быть недостойным Учителя, огорчить, вызвать досаду... А уж если вдруг кто-то на занятии на миг отвлёкся, был невнимателен - Виталий Борисович прерывал объяснение и молча смотрел секунду-другую (при этом вдруг становилось заметным лёгкое подёргивание у глаза)... - и это была катастрофа, усугублявшаяся молчаливым осуждением виновника всей группой - как посмел?!! Виталий Борисович учил нас очень важным в геологии вещам, но главное - он научил нас уметь: я помню его руки на столике микроскопа: как ювелирно он ставил на ребро крохотную тончайшую пластиночку слюды для иммерсионного препарата! И как спокойно и терпеливо добивался от нас такой же уверенной точности в работе, хотя не «добивался», а просто сам делал эту работу так увлечённо и красиво, что невозможно было не стремиться к такому же умению. А это гораздо больше, чем знание; это умение потом всю жизнь давало мне свободу высокого профессионализма. Ему же я обязана отношением к слову - выражения, оставляющие возможность неоднозначности, карались его ироничным взглядом, вызывавшим поспешное уточнение. (Однажды на практическом занятии по кристаллооптике одна из нас попросила его проверить правильность своего определения: «Виталий Борисович, посмотрите, пожалуйста, какая у меня фигура?» - и встала из-за микроскопа, освобождая ему место. Тут же последовало: «Ну, какая у Вас фигура, я вижу, а вот какая коноскопическая фигура у минерала - посмотрим!»).
Где-то году в 54-м вышла книга Виталия Борисовича по кристаллооптике и иммерсионному методу определения минералов, очень скромно изданная Университетом, в серой бумажной обложке, - и она до сих пор остаётся лучшим учебником! По ней, уже доцентом геолфака Новосибирского Университета, я учила студентов-минералогов в 60-е годы, и из опыта поняла то, что было сказано однажды автором на занятиях, словно невзначай: «Нельзя вылить из кувшина то, чего в нём нет!» - нельзя передать, нельзя индуцировать в студентах интерес и любовь к своему предмету, если их нет в преподающем! Эта книга летала в Северный Вьетнам: мой однокурсник Виктор Головёнок попросил её на время - надо было не только самому определять минералы, что он, тоже из школы Татарского, умел делать, но и готовить вьетнамцев, и тут уж без объяснений Виталия Борисовича было не обойтись; лишь через год, возвращаясь домой, он вернул мне её в аэропорту Новосибирска. Сейчас она у моей внучки, тоже минералога.
Для всех нас - а на нашем курсе были сироты-детдомовцы из Белоруссии, один студент без трёх пальцев правой руки (разряжали мальчишки неразорвавшиеся снаряды!) с Украины, было трое демобилизованных ребят, успевших повоевать, - для всех Ленинград начала пятидесятых был и началом настоящей собственной жизни, и наши Учителя в ЛГУ были не только абсолютным профессиональным авторитетом, но и олицетворением культуры и лучших человеческих качеств. Виталий Борисович отличался ещё и обезоруживающей скромностью и интеллигентной деликатностью, за которыми подлинное уважение человеческого достоинства. Именно человечность, достоинство, ответственность, профессионализм мы воспринимали от наших Учителей, которых благодарно помним всех - Ольгу Михайловну Римскую-Корсакову, Виктора Альбертовича Франк-Каменецкого, Владимира Фёдоровича Барабанова, Льва Борисовича Рухина... но должна остановиться, потому что пишу я о Виталии Борисовиче Татарском Виктору Витальевичу Татарскому - с глубочайшей благодарностью обоим.
Вам, Виктор Витальевич, я благодарна за Ваше служение–послушание, которое Вы несёте почти полвека - за «Встречи с песней»; сейчас они и камертон культуры, и «связь времён»: раз они есть - значит, у людей есть память, есть история, и, значит, есть народ... Я стараюсь не пропускать Ваши передачи, слушаю их уж и не припомню сколько, и очень дорожу идущим в них от Вас ощущением живого длящегося времени и доброго общения близких людей. К сожалению, не все передачи слышала: в экспедиции, в Монголии, в Туве и на Алтае даже сейчас, с хорошей аппаратурой и спутниковой ретрансляцией, приёмник «берёт» не везде. Потому ни разу Вас ни о чём не просила: вдруг то, что попрошу, как раз уже звучало, а я пропустила? Но вот сегодня хочу попросить, хотя боюсь, что просьба может показаться неделикатной: мне бы очень хотелось услышать что-то из того, что любил слушать Виталий Борисович...
И ещё мне очень дорого Ваше чтение, особенно переводы английской поэзии. Тут Ваш голос - это только Вы, и то, как Вы это делаете - замечательно: негромко, даже как бы чуть отстранённо от текста (или, скорее, наоборот - становясь автором). Это позволяет слушать вглубь, слышать подлинник, а не «эмоциональные интерпретации». Так я слышу ещё Гленна Гульда, и его Бах и Ваша поэзия - это то, что для меня без присутствия других. Правда, по телевизору я только дважды попадала на Ваше чтение. Но была такая передача на радио, всего-то минут десять, перед уходом на работу, когда читалось одно-два стихотворения между другими программами. И однажды это Ваше чтение оказалось спасительным для меня: так же без пафоса, очень просто: «...Я с этой болью не прожил бы дня... Но будет трудно другу без меня...» - это привело меня в чувство. Чувство ответственности. Низкий поклон Вам за это. И не только мой... И я прошу извинить меня за длинноту письма и несколько просьб сразу: мне бы очень хотелось иметь возможность ещё слушать Вас - есть ли диски или кассеты с записями Вашего чтения? (Осенью мне «светит» конференция в Институте Материальной культуры, что рядом с Эрмитажем на набережной - я работаю сейчас «минералогом у неандертальцев», в Институте Археологии СО РАН - я бы поискала в Питере, когда бы знала, что искать!).
А если мою просьбу для «Встречи с песней» о любимой музыке Виталия Борисовича Вы сочтёте неуместной, я очень прошу Вас простить мне эту неловкость. Я бы попросила тогда дать послушать хор, который очень любил мой отец, он был подводник и с войны вернулся только в конце 46-го. Это хор «Ой и славен тихий Дон, тихий Дон, наш батюшка...» - из одноимённой оперы; патефонная пластинка, которая была в родительском доме в Мичуринске, не сохранилась, и я его больше не слышала; к сожалению, сегодня, хор снова актуален по содержанию.
В прошлую передачу «Встречи» Вы закончили её чтением, посвящённым Пасхе. Это позволяет мне закончить от души: Храни Вас Господь!
С огромным уважением и пожеланием доброго здоровья и сил, Наталья Артёмовна Кулик.
Академгородок, 15.04.15.
Виталий (Хаим) Борисович Татарский - доктор геолого-минералогических наук, профессор Ленинградского университета, учёный в области кристаллографии, минералогии, петрографии осадочных пород и нефтяной геологии, специалист по кристаллооптике.
Виталий Татарский родился в 1907 году в Пскове. В этом городе учился в школе. В 1930 году окончил Ленинградский университет. Обучался у профессора Осипа (Иосифа) Марковича Аншелес (1885-1957). Ещё в студенческую пору (с 1929 года) начал работать во Всесоюзном научно-исследовательском геологическом институте, с 1935 по 1939 годы трудился в Нефтяном геологоразведочном институте. На Геолого-почвенно-географическом факультете Ленинградского университета Виталий Борисович с 1932 года. Два года был ассистентом кафедры кристаллографии, с 1934 года - доцент. В 1938 году защитил кандидатскую диссертацию, став в итоге профессором кафедры кристаллографии Геолого-почвенного факультета ЛГУ. С 1958-го по 1967-й годы был заведующим кафедры. Преподавал курс кристаллогеохимии.
С 1932 года Виталий Борисович состоял во Всесоюзном Минералогическом обществе, с 1976 года являлся почётным членом этой организации. С 1956 по 1990 годы входил в редколлегию записок общества. Является автором более 50 научных трудов, основные из которых «Литология нефтеносных карбонатных пород Средней Азии и происхождение нефтеносных доломитов» (1939), «Скоростное выращивание однородных кристаллов из растворов» (1945, в соавторстве), «Кристаллооптика и иммерсионный метод анализа веществ» (1948), «О номенклатуре и классификации карбонатного материала по размеру зёрен» (1959), «Кристаллооптика и эмерсионный метод» (1965), «О чувствительности эффектов, используемых в массовом варианте иммерсионного метода» (1978).
Именем учёного назван редкий минерал, сульфат сложного состава - Татарскит, открытый и описанный в 1963 году минералогом Валентиной Лобановой, относящийся к гидрохимическим осадкам. Минерал был обнаружен в буровом керне (глубина 850–900 метров) на гигантском соляном куполе Челкар (Северный Прикаспий, Западный Казахстан).
Ушёл из жизни Виталий Борисович Татарский в 1993 году в Санкт-Петербурге.
Письмо Натальи Артёмовны Кулик не звучало во «Встрече с песней». Виктор Витальевич предпочёл личную переписку с автором, отправив в Новосибирск ответную открытку. С разрешения Натальи Кулик мы опубликовали её письма Виктору Татарскому и попросили подробнее рассказать о её наблюдении схожести тембров голосов Виктора Витальевича и Виталия Борисовича Татарских: «О похожести голосов Виктора Витальевича и Виталия Борисовича могу только уточнить, что это стало заметно лишь где-то с начала 2000-х, и становилось всё сильнее по мере приближения Виктора Витальевича к возрасту отца, в котором мы (я имею в виду учившихся у Виталия Борисовича) видели своего учителя в последние встречи с ним. А во времена молодости Виктора Витальевича похожести голосов не было. Сейчас, просматривая записи последних бесед Виктора Татарского, запечатлённых на видео, вижу даже похожие жесты или мимику... - такая явная наследственность проявляется. И ещё: не только в голосе, но и в манере говорить, в глубоком скрытом чувстве юмора и самоиронии, - я их очень ценю - по собственному опыту зная, какая это помощь в старости».
Письмо Виктору Татарскому
Уважаемый Виктор Витальевич!
Благодарю Вас сердечно за внимание и подарки - кроме Янтарной комнаты Вы подарили мне ещё одну «Встречу с песней»: пока читала ответную Вашу открытку, рассматривала ангела и Ваш острый, как слух, почерк - во мне зазвучало: «...Пусть светится любимой взгляд огнями... янтаря...» (знаю, что «...хрусталя...», но от «Янтарной комнаты» так запелось...). Так и ходила весь вечер с этой «Застольной», гораздо более мне милой, чем «Ирландская», которая была на другой стороне ещё довоенной пластинки...
...Как тёплое свеченье янтаря -
От Ваших «Встреч...» душевное тепло...
Над Вашим острым почерком не зря
Простёрто ангела крыло...
Благодарю Вас, Виктор Витальевич! Радости Вам и вдохновения - в жизни, в работе - под этим крылом! Доброго Вам здоровья на долгие годы, и сил на Ваше делание, необходимое столь многим.
С уважением, Ваша неизменная слушательница - Наталья Артёмовна, 5 сентября 2015 года
В 2003 году на «Радио России» стала выходить рубрика «Настоящая поэзия», в которой в чтении Виктора Татарского звучали стихи поэтов народов мира, в том числе, сонеты Уильяма Шекспира. Вот выпуск рубрики, который Наталья Кулик услышала в эфире и упомянула в письме Виктору Витальевичу - сонет №73 «То время года видишь ты во мне...», сонет №66 «Измучась всем...» в переводе Бориса Пастернака:
Письмо Дмитрию Шеварову
Благодаря вашему «Календарю поэзии»* я тут же вспомнила своё Ленинградское время, с дорогими мне людьми, моими преподавателями - Ольгой Михайловной Римской-Корсаковой, Виталием Борисовичем Татарским, который вёл осадочную петрографию. Лет пять назад, после встречи однокурсников и какой-то особенно пронзительной «Встречи с песней», я написала о нём Виктору Витальевичу и - получила от него ответную благодарную открыточку. Виталий Борисович был замечательным человеком и преподавателем, любить его студенты не осмеливались, но уважали бесконечно и очень многим обязаны ему в профессиональном отношении (я в том числе и как преподаватель). И Виктор Витальевич очень-очень похож на отца, особенно голосом, который всегда жду. Дай Бог ему здоровья!
Наталья Артёмовна Кулик, август 2018 года
Календарь поэзии
75 лет назад, в марте 1943 года, в Москве впервые прошли Книжкины именины**
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф.
Детям вечно досаден их возраст и быт,
И дрались мы до ссадин, до смертных обид,
Но одежды латали нам матери в срок,
Мы же книги глотали, пьянея от строк.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз.
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь мы, не знавшие войн,
За воинственный крик принимавшие вой,
Тайну слова «приказ», назначенье границ,
Смысл атаки и лязг боевых колесниц.
А в кипящих котлах прежних войн и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов,
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
И злодея следам не давали остыть,
И прекраснейших дам обещали любить,
И друзей успокоив и ближних любя,
Мы на роли героев вводили себя.
Только в грёзы нельзя насовсем убежать,
Краткий век у забав, столько боли вокруг.
Постараться ладони у мёртвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев ещё теплым мечом
И доспехи надев, что почём, что почём?!
Испытай, кто ты – трус иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг,
Оттого, что убили его, не тебя.
Ты поймёшь, что узнал, отличил, отыскал,
По оскалу забрал – это смерти оскал,
Ложь и зло, погляди, как их лица грубы,
И всегда позади вороньё и гробы.
Если мяса с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
А в борьбу не вступил с подлецом, с палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чём, ни при чём.
Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почём,
Значит, нужные книги ты в детстве читал.
Владимир Высоцкий «Баллада о борьбе», 1975 год
А круг настоящего «детского чтения» - довоенный... Первыми стихами, которые я выучила, ещё не умея читать, были Шевченковский «Садок вышнэвый коло хаты» (с голоса дедушки), и с голоса отца, очень любившего Пушкина, - «Песнь о вещем Олеге», очень таинственную из-за непонятных слов, (о них я папу не спрашивала - боялась потерять эту таинственность), где мне больше всего жалко было коня...) Научившись читать в 4 года по кубикам с азбукой и вывескам в городе (их я упорно читала справа налево, и ловлю себя на этом и сейчас!), я до школы прочла на несколько раз большую книгу «Русских народных сказок» - Афанасьева; сказки Пушкина; «Аленький цветочек», «Доктора Айболита», «Дядю Стёпу» и Агнию Барто. (В эвакуации брату я по памяти пыталась читать стихи, но картинок-то не было, и он не хотел слушать) Когда в 1937 году была первая перепись населения, я плакала от обиды, что меня «не записали»: «Я же грамотная!», и уже в средней группе детсада Ольга Сергеевна оставляла меня читать вслух, когда её вызывали к заведующей. В 6 лет научила грамоте Полю - няню моего двухлетнего брата, чтобы, придя из детсада, читать «Животные-герои» Сетон-Томпсона, а не писать весь вечер под её диктовку письма в деревню с поклонами на три страницы, - потом, в ответном письме её дочери (Поля сама ещё плохо читала её почерк), прочла: «Маманя, мы все обревелись, что ты сама написала. За Наташеньку будем Бога молить, что тебя выучила». В 7 лет в школе Клавдия Ивановна, застукав меня за чтением из-под парты «Таинственного острова», не стала отбирать книгу и даже не ругала - просто на уроках чтения меня не вызывала. Когда во второй четверти моего первого класса меня из-за брата посадили «на карантин» - в комнате, куда «изолировали» меня и папу, кроме профессиональных книг родителей нашлось всего две книжки - воспоминания Панаевой, которая мне не понравилась - за, как мне казалось, нападки на любимого Некрасова («Мороз красный нос» и «Несжатую полосу» знала на память), и эпопея «Челюскин», которой «заболела», не заболев от брата скарлатиной, - рисовала маршрут дрейфа и просто влюбилась в Ляпидевского...
Мне в 41-м было 8, я училась во втором классе. Мы считали, что «дети» это дошколята, «малышня». Больше половины ребят были эвакуированные, - как нас поначалу дразнили местные - «выковырянные». Уезжавшие часто из-под бомбёжки, после ночных воздушных тревог, проведённых в «щелях», мы чувствовали себя старше, и ко многому относились уже как старшие. Отцы почти у всех, - и у местных тоже, - были на фронте, матери работали - «Всё для фронта, все для победы!» означало работу иногда по 12 часов, - домашнюю работу надо было делать самим, и хотя мы этого совсем не осознавали, это была ответственность, и это отличало нас от «детей», у которых её не было. И довоенные «детские» книжки оказались уже в другом для нас мире...
С книгами в Самарканде было трудно: библиотека была очень далеко, при Доме Красной Армии (ДКА) в Новом городе, а мы жили в Старом Самарканде, на окраине, почти у самого Сиаба - быстрой горной речки, на улице Хаваси (через 20 лет я узнала, что это был поэт, а тогда это было: «Хаваси - грязь меси!»). Мы жили «по уплотнению» - на подселении к жильцам длинных как бараки одноэтажных домов с плоской глиняной крышей, построенных до войны для высланных в Узбекистан «раскулаченных» русских. Так как в Старом городе была только одна узбекская школа, первый год я училась в русской школе в Новом городе, недалеко от ДКА, и ходила в библиотеку. Там на стене в коридоре вывешивались сводки с фронта (и фотографии - очень страшные...) и газеты, которых в Старом городе было не купить. Стояла, читала, запоминала - вечером пересказывала во дворе; приходили и сидевшие дома пожилые взрослые: радио в домах не было. Это было тогда самое главное чтение - потому что было нужно...
А зимой - первую зиму ещё было электричество, а потом керосиновая лампа, - много читала, вернее перечитывала - любимого Сетон-Томпсона, Чеховскую «Каштанку», а заодно и «Степь» (по которой - бабушка ещё до войны рассказывала - её дед и отец ходили в Крым «по сiль» - за солью) - и во мне, пока её читала, звучал «матрос Железняк-партизан»***... и невозможно было представить, что теперь там немцы...
Вторую зиму 1942/1943 года была только коптилка - хоть бы уроки сделать... а мама при ней рассчитала и сделала чертежи! - двигателя «системы Banka» для крохотной электростанции, которая потом летом работала на очень бурной речушке за городом, по дороге на Пенджикент... Осенью у базара была свалена большая куча сахарной свёклы - можно было брать, сколько хочешь: её впервые в Узбекистане посадили, урожай - при поливе! - был большой, а заводов по переработке не было, свёклу давали по карточкам вместо сахара, и в школе - с крошечным кусочком хлеба - половинка варёной «лавлау»... Это была очень тяжёлая зима - в Самарканде стояли сильные морозы, совсем необычные в Узбекистане, много народу поморозилось - я помню, как в пещере над древней долиной Сиаба, мимо которой я как могла быстро бежала (уже в узбекскую школу, при которой сделали русские классы,) и всё равно обморозила пальцы на руках и ногах - в пещере дико выла женщина: там жили цыгане, тоже бежавшие от войны, и у них просто замёрз ребёнок... Но это же было время Сталинградской битвы... И главное было - сводки в газетах...
Всё равно читала, потому что надо было рассказывать (пересказывать), когда собирались по вечерам, - к печке, по очереди у того, где сегодня топили. Или читали вслух: Жюль Верн - «Наутилус» сравнивали с нашими подводными лодками - смог ли бы он пройти у японцев под носом? Даниэль Дэфо и Марк Твен - вперемешку с «Емелей-охотником» и «Музгаркой» Мамина-Сибиряка, Пришвиным, «Гуттаперчевым мальчиком», «Детьми подземелья» Короленко, «Школой» Гайдара («Тимура и его команду» читала параллельно с «Героем нашего времени», первую - на пересказ, вторую - для себя). Помню - очень понравилась «Голубая чашка» Гайдара (Только перечитав её уже в университете, поняла - почему: она «не детская»: она имеет свойство «расти» вместе с читателем, и в 18 лет понимаешь, что она - не для детей... вернее - совсем не только «детская»!)
Для себя и братишке вслух - «Жизнь животных»: мама обменяла свой чудный белый крепдешиновый платок - подарок отца! - на трёхтомник Брэма, на укоры соседок, что надо было рису купить, сказала, махнув рукой: «Не хлебом единым!»... (Эти три толстенных тома остались любимыми и у моей дочери 1959 года рождения, которая, став филологом, всё равно как высшую радость сообщает мне по телефону, что вчера видела неясыть...) Но, пожалуй, главными тогда для меня - отец-то был подводником - были «Цусима» и морские рассказы Новикова-Прибоя... С его «Женщиной в море» категорически не согласилась и считала, что если нельзя капитаном, то уж штурманом или хотя бы радистом на флоте женщины наверняка могут быть - вон сколько их на фронте, и женский лётный полк с ещё до войны любимыми Гризодубовой и Расковой...
Много читала Горького («Детство», «В людях»; когда в 3-м классе принесла из библиотеки «Мои университеты» и стала спрашивать маму о незнакомых словах, сильно её настороживших, - книжку отобрали. Но на всю жизнь благодарна ему за непонятное и вроде бы неправильное: «Как человек говорит - так он и думает, как думает - так и делает»... (почему «говорит» - раньше, чем «думает»?! Уже после эвакуации, в Умани, как-то на ругань пьяного соседа бабушка сердито сказала: «Нэ можна так! З початку (сперва, сначала) було слово, нэ можна його поганыты!»). Но тогда - это утверждение навсегда отучило меня... от мата, в котором мы, в отсутствии взрослых, изощрялись друг перед другом, не понимая смысла произносимого...
В этом, как сейчас бы сказали, «информационном пространстве», которое определялось всё-таки сводками Информбюро - сперва с жуткими «...наши войска оставили город...», потом из-под Москвы, а потом из Сталинграда, с именами Гастелло, Александра Матросова, которые остались, потому что увековечены (а сколько было поминавшихся лишь в одной-единственной сводке... и не помянутых...), - в этом времени были и стихи: Симонова, которые откуда-то приносила мама, и которые сразу выучивались - нет, запоминались! - («Если дорог тебе твой дом...»), а потом «Тёркин» Твардовского, который печатался в газете из номера в номер, и так и запоминался. У меня в любимых был ещё... Маяковский. И совсем не «Сказка о Пете, толстом ребёнке...», а совершенно взрослые его стихи - и самое дорогое по сегодня, а тогда - непонятно чем - «...Дай хоть последней нежностью выстелить \ Твой уходящий шаг...» (это при том, что мама, знавшая множество стихов, его терпеть не могла и иначе как «хулиганьём» не называла).
Аксакова тоже принесла мама - она брала у знакомых, живших в Самарканде ещё до войны, большие тома в красивом переплёте, которые назывались почему-то «журнал», (среди них помню только название «Вестник Европы»); в одном из них было «Детство Багрова-внука», это было дореволюционное издание ещё с «ятями» и «ером» в конце слов. Стала читать - и это оказался совсем другой мир, в котором была спокойная безопасность и тихая постоянная радость, хотя там совсем не всё было радостным в описании. Но контраст с напряжённостью жизни, войны и каждодневных ожиданий и опасений был такой резкий, и эта совершенно другая незнакомая мирная жизнь так недоступна, что осталась со мной, и «пересказывать» её не хотелось...
Пусть Камень - для них основанием будет,
Чтоб из них вырастали достойные люди.
А чтоб не искали долю иную,
Я вас, мои камни, ещё заколдую
Чтоб каждый, кто будет учиться на вас,
Воспринял от вас и мой тайный наказ.
«Только одно не имеет прощенья -
Сердца и совести окамененье».
Н.А. Кулик, посвящение юному поколению
Веб-архив «Встречи с песней» благодарит журналиста Дмитрия Геннадьевича Шеварова за большую помощь в подготовке страницы о Натальи Артёмовне Кулик.
Примечание: * «Календарь поэзии» - , который ведёт Д.Г. Шеваров. Публикации выходят еженедельно по средам в газете «Российская газета - Неделя» и на веб-сайте издания. Выпуски «Календаря поэзии» разных лет с участием Н.А. Кулик: , , , , о книге Дмитрия Шеварова «Ушли на рассвете», посвящённой молодым поэтам, погибшим в годы Великой Отечественной войны.
Примечание: ** впервые праздник детской книги «Книжкины именины» проводился по инициативе детского писателя Льва Кассиля 26 марта 1943 года в Москве (в Колонном зале Дома Союзов). Его организатором вместе с Львом Абрамовичем Кассилем была директор издательства Детгиз, лектор-фронтовик Главного политического управления Рабоче-крестьянской Красной армии Людмила Викторовна Дубровина.
Примечание: *** песня «Партизан Железняк» («Матрос Железняк»), написанная в 1932 году композитором Матвеем Исааковичем Блантером на стихи Михаила Семёновича Голодного.