Оглавление:

«Школьный вальс»

Каждый раз, когда я слышу «Школьный вальс» Дунаевского, мне неизменно вспоминается один далёкий предвесенний вечер.

...Вечер полон звёзд. Их таинственный свет незримо струится на землю, на заснеженные поля, и снег, чудится, в сиреневых сумерках тоже светится. В широких розвальнях я отвожу на станцию к московскому поезду народного артиста, солиста Большого театра, «его величество», как величали мы прославленного певца в нашей писательской коммуне, где за вечерним чаем Вересаев читал ему свои записки о Пушкине, а Новиков-Прибой - отрывки из ещё неопубликованного романа «Цусима».

Вороная кобыла Ночка, застоявшаяся в конюшне, резво набирает скорость, радостно выбрасывая в брызгах снега сухие ноги. Но я придерживаю её, - сразу за поворотом, у школы, дорога накатисто уходит вниз к Москве-реке.

Артист лежит на сене, укутанный по самые брови в меховую шубу. Мы земляки, и разговор у нас ведётся о прошедших праздниках, о нашем далёком детстве, о новогодних колядках под окнами украинских хаток, где девчата хором голосисто славили хозяев, желая им всякого добра и здоровья, о народных песнях и гаданиях. И словно в ответ на наши воспоминания в вечерней полумгле весело зазвенели ребячьи голоса. Артист приподнялся на локте, прислушался.

- Что это?

- Сельская школа. Бывшая часовня. Теперь в ней живёт учительница. Живёт одна. Сын служит на границе.

- Сельская школа? Учительница? Мать солдатская? А не заглянуть ли нам к ней в гости? А ну, повернули к школе!

Ребятня с весёлым гомоном, хлопая друг друга сумками и перебрасываясь снежками, разбегалась по домам на лыжах.

- Не опоздать бы к поезду.

Подкатив к школьной калитке и привязав Ночку к забору, мы поднялись на старое, истоптанное крылечко. Из полутёмных сеней хорошо был виден пустой класс, низенькие парты, развешанные по стенам портреты писателей. Худенькая седая учительница, принакрыв плечи пуховым платком, открывала окно - проветрить помещение. Она стояла к нам спиной. И хотя дверь была отворена, артист деликатно постучался.

- Разрешите?

В неярком полусвете керосиновой лампы, висевшей под потолком, учительница выглядела старше своих лет. Она с молчаливым и тревожным недоумением всматривалась в наши лица. Мой спутник снял с головы меховую шапку.

- Простите нас за этот визит без приглашения! Дело в том, что когда-то и я учился вот в такой же сельской школе. Захотелось взглянуть, вспомнить... Боже, как знакомы мне все эти запахи! Сколько воспоминаний сразу нахлынуло в душу! О босоногое наше детство!..

Так началось наше знакомство со школой. Мы оглядели класс, сени, у полупогасшей печки лежали кучей сваленные берёзовые дрова, артист подбросил в раскрытую дверцу несколько поленьев, вспыхнуло лёгкое фиолетовое пламешко и осветило снизу доброе лицо учительницы, её усталые глаза. Но в них светилось любопытство.

Она показала нам свою чистенькую девичью светёлку: на столике с вышитой скатертью лежали стопкой ученические тетради. На стенке мы увидели фотографию белокурого мальчика в военной форме, он был снят на фоне развернутого знамени. А на гвозде висела гитара с большим белым бантом. Увидев гитару, артист оживился:

- Родная душа! Оказывается, вы тоже любите музыку! Можно?

И не ожидая ответа, он снял с гвоздя гитару и стал её настраивать.

- Правда, здесь у нас несколько тесновато...

И мы перешли в класс. Закрыв окно, гость без всякого объявления, как бы пробуя голос, тихо и проникновенно запел под гитару:

Невозможно даже передать, как была поражена старая учительница! Охваченный каким-то неистовым вдохновением, артист сначала пел тихо и вкрадчиво, потом голос его соловьино взмыл, казалось, под самое поднебесье, он звучал чисто и хрустально, как у влюблённого юноши. О чём могла думать учительница, что предполагать? Какой добрый волшебник устроил ей праздник, нежданно прислал такого удивительного гостя? В те далёкие годы в таких глухих местах ещё не было ни радио, ни кино, ни телевидения, можно вообразить, как она была восхищена, изумлена. Её безмолвный восторг окрылял, звал певца в какие-то дали, в надзвёздные края, и он пел, очарованный необычностью всей этой обстановки: перед ним была единственная слушательница. Одна.

Видимо, артисту всегда необходима взволнованность чужого сердца, отзвук в чьей-то душе, близкой и родной; это был миг перевоплощения в дивный мир музыки, в звук, свет, в бесконечность... Возможно, при всей своей шумной и могучей славе ему как раз и недоставало в жизни вот этой простой человеческой задушевности, безмолвной благодарности чистого сердца. Не знаю. Но когда слушаешь такое пение, хочется стать лучше, чище, добрее.

Присев на низенькую парту и молитвенно сложив на груди ладони, учительница с каким-то детским изумлением слушала певца, потрясённая, онемев от восторга. А он пел романсы и арии под гитару и без гитары, пел песни русские и украинские, пел самозабвенно, полуобернувшись к заснеженным окнам, не останавливаясь и боясь, чтобы не ушло, не исчезло это трепетное общение душ, это редчайшее ощущение заоблачного полёта. Так по крайней мере всё это виделось и представлялось мне...

Никогда потом не приходилось мне ни видеть, ни слышать ни одного артиста, ни одного певца в таком возвышенном, поэтическом вдохновении!

Около двух часов продолжался этот удивительный концерт, данный знаменитым артистом перед простой сельской учительницей. Напоследок мы спели ей вдвоём шуточную украинскую колядку и уехали, так и не объявившись.

...Много лет прошло с той поры, с того памятного вечера. Ныне в тех местах построены дома писателей, артистов, композиторов, возведены санатории, пролегли бетонные шоссе. Но школа стоит на том же месте, недалеко от придорожного оврага.

И вот однажды в сумерках, прогуливаясь c композитором Исааком Осиповичем Дунаевским и проходя мимо старой школы, я вспомнил тот далёкий вечер и ту встречу со старой учительницей.

Дунаевский с большим и глубоким вниманием выслушал мой рассказ и поинтересовался: жива ли та учительница и кто теперь преподаёт в школе?

- Не знаю, вряд ли. Ей уже и тогда было немало. После в школе учительствовал её сын. Его расстреляли немцы.

- Расстреляли учителя? За что?

- Будто бы за связь с партизанами. Вывели из школы и вон там невдалеке, на опушке рощи и расстреляли.

Дунаевский даже побледнел, заволновался, закурил, стал жадно и глубоко затягиваться папиросным дымом.

- А можно пройти к тому месту?

По узкой снежной тропочке мы гуськом прошли по косогору, поднялись к опушке сосновой рощи и остановились у деревянной оградки, за которой возвышался небольшой, сложенный из кирпича самодельный памятник, повязанный выцветшим от непогоды пионерским галстуком. На холмике лежали засохшие цветы и свежая сосновая веточка. Вокруг стояла безмолвная тишина, лишь слабый ветерок с прибойным шуршанием изредка пролетал по вершинам старых задумчивых сосен.

Композитор долго курил у оградки, думая о чём-то своём, неведомом и глубоком. Потом вынул из кармана карандаш и стал что-то быстро чертить на папиросном коробке: по характерным движениям карандаша нетрудно было догадаться - это были ноты. Дунаевский бегло записал какую-то музыкальную фразу. И тут же пояснил:

- Кажется, Мюссе сказал, что одно слово, записанное вовремя, дороже вороха позднейших воспоминаний! Это будет вальс. Мой новый вальс. А стихи у меня уже есть. Их написал Михаил Матусовский.

Так родилась мелодия «Школьного вальса», посвящённого старой учительнице.

Когда я слышу теперь «Школьный вальс», мне видится тихий предвесенний вечер. Сельская школа. За синими окнами задумчивый лес. Луна. В её зыбком свете неясно угадывается уходящая под гору снежная дорога с раскатанными леденцовыми следами санных полозьев. У школьной калитки привязанная лошадь, на её спине тусклый отсвет луны, похожий на старинный посеребрённый чепрак. И на фоне оснеженного окна, под лампой - прославленный певец, выступающий со своим сольным концертом перед одинокой учительницей сельской школы...

Первым исполнителем «Школьного вальса» стал Георгий Павлович Виноградов, записавший песню в студии Государственного дома радиовещания и звукозаписи 30 апреля 1951 года. В тот день оркестром в студии дирижировал сам композитор - Исаак Осипович Дунаевский.

Предыдущая глава

Об авторе книги

Иван Рахилло, глава из книги «Встречи с песней» («Музыка», Москва, 1976)